Принц и нищий [Издание 1941 г.] - Марк Твен

Это легко было подумать, но трудно выполнить. Три раза он робко протягивал руку впотьмах и тотчас же судорожно отдергивал назад, — не потому, что она прикоснулась уже к чему-нибудь, а потому, что он чувствовал, что она сейчас к чему-нибудь прикоснется. Но на четвертый раз он протянул руку немного дальше, и рука его слегка дотронулась до чего-то теплого и мягкого. Он окаменел от ужаса, — ум его был в таком состоянии, что ему почудилось, будто перед ним еще не остывший мертвец. Он подумал, что скорее умрет, чем дотронется до него еще раз. Но он ошибся, не зная непобедимой силы человеческого любопытства. Скоро его рука дрожа уже опять тянулась в ту сторону, — наперекор его решению, почти против воли, но все же настойчиво тянулась. Он нащупал пучок длинных волос. Он вздрогнул, но провел рукой по волосам и дотронулся до чего-то, похожего на теплую веревку; провел рукой по веревке и нащупал невиннейшего теленка! Веревка была вовсе не веревкой, а телячьим хвостом.

Королю стало стыдно перед самим собою за то, что он натерпелся столько страхов и мучений из-за таких пустяков; но ему нечего было особенно стыдиться, — он ведь испугался не теленка, а чего-то страшного, несуществующего, что он представил себе вместо теленка; всякий бы другой мальчик в те суеверные времена испугался бы не меньше его.

Король был в восторге не только оттого, что страшное чудовище оказалось простым теленком, но и оттого, что у него нашелся товарищ; он чувствовал себя таким одиноким и покинутым, что даже близость этого смиренного животного была ему отрадна. Люди так обижали его, так грубо с ним обходились, что для него было поистине утешением наконец иметь возле себя товарища, у которого хотя и нет глубокого ума, но по крайней мере доброе сердце и кроткий нрав. Он решил позабыть о своем высоком сане и подружиться с теленком.

Поглаживая рукой его теплую гладкую спинку, — теленок лежал совсем близко, — король сообразил, что теленок может принести ему пользу. Он взял свою постель и положил ее на пол рядом с теленком; потом свернулся клубочком, положив голову на спину теленка, потом натянул попону на себя и на своего друга, и через минуту ему было так же тепло и удобно, как на пуховиках в королевском дворце в Вестминстере.

И сразу пришли приятные мысли; жизнь стала казаться радостнее. Теперь он избавлен от неволи и преступления, избавлен от общества низких и грубых бродяг. Он нашел кров, ему тепло, словом — он счастлив. Дул ночной ветер; налетал порывами, от которых дрожала и тряслась старая рига; замирал, потом снова стонал и выл по углам и под крышей; но все это было музыкой для короля теперь, когда ему стало хорошо и удобно: пусть дует и злится ветер, пусть плачет и свистит, и стонет, — ему было все равно. Он только сильнее прижимался к своему другу, наслаждаясь теплом, и незаметно уснул блаженным сном без сновидений, ясным и мирным. Вдали выли собаки, печально мычали коровы, бушевал ветер, дождь яростно стучал по крыше, а его величество, властитель Англии, спокойно спал, и рядом с ним спал теленок, простое создание, не стесняющееся спать рядом с королем.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Король у крестьян.

Проснувшись рано утром, король заметил, что мокрая, но догадливая крыса прокралась ночью к нему и приютилась у него на груди. Когда он пошевелился, крыса убежала. Мальчик с улыбкой сказал:

— Глупая, чего ты боишься? Я такой же бездомный, как ты. Стыдно мне было бы обидеть беззащитного, когда я сам так беззащитен. Я признателен тебе за доброе предзнаменование, потому что, когда король опустился так низко, что даже крысы укладываются спать у него на груди, — это верный признак, что скоро судьба его должна измениться, так как ясно, что ниже упасть нельзя.

Он встал, вышел из стойла и в ту же минуту услышал детские голоса. Дверь сарая отворилась, и вошли две маленькие девочки. Заметив его, они сразу перестали болтать и смеяться и остановились как вкопанные, разглядывая его с большим любопытством; потом начали шептаться; потом подошли ближе и опять остановились; опять поглядели на него и зашептались. Мало-помалу они набрались храбрости и начали говорить о нем довольно громко. Одна сказала:

— У него лицо красивое.

Другая прибавила:

— И волосы кудрявые.

— Но он одет очень скверно.

— И какой голодный на вид!

Они подошли ближе, застенчиво обошли несколько раз кругом него, внимательно его рассматривая, словно он был каким-то странным, невиданным зверем; боязливо и зорко наблюдали за ним, как бы боясь, что этот зверь, чего доброго, может и укусить. В конце концов они остановились перед ним, держась за руки, как бы ища защиты друг у дружки, вытаращили на него свои простодушные глаза, потом старшая, собрав всю свою храбрость, напрямик спросила:

— Кто ты такой?

— Я король, — ответил он с достоинством.

Дети слегка отшатнулись, широко раскрыв глаза, и полминуты не могли выговорить ни слова; потом любопытство взяло верх.

— Король? Какой король?

— Король Англии.

Девочки посмотрели друг на дружку, потом на него, потом опять друг на дружку — удивленно, смущенно.

Затем одна из них сказала:

— Ты слышишь, Мэрджери? Он говорит, что он король. Правда ли это?

— Как же это может быть не правда, Присси? Разве он станет лгать? Ведь ты понимаешь, Присси, если это не правда, значит, это ложь. Ложь, конечно! Ты подумай! Все, что не правда, то — ложь; с этим уж ничего не поделаешь.

Довод был здравый и неопровержимый, — сомнения Присси сразу рассеялись.

Она подумала минутку, положилась на честность короля и бесхитростно сказала:

— Если ты вправду король, я тебе верю.

— Я вправду король.

Таким образом дело уладилось. Королевское звание его величества было признано без дальнейших споров, и девочки принялись расспрашивать его, как он попал сюда и почему он так не по-королевски одет, и куда он идет. Король и сам был рад отвести душу, рассказав о своих злоключениях кому-нибудь, кто не станет смеяться над ним или сомневаться в правдивости его слов; он с жаром рассказал свою историю, на время позабыв даже о голоде, и добрые девочки выслушали его с глубоким сочувствием. Но когда он дошел до последних своих несчастий и они узнали, как давно он ничего не ел, они перебили его на полуслове и побежали домой, чтобы достать ему завтрак.

Теперь король был счастлив и весел.

«Когда я вернусь во дворец, — говорил он себе, — я буду всегда хорошо относиться к маленьким детям, в память того, как эти девочки хорошо отнеслись ко мне и поверили мне, когда я был в несчастье, а те, кто старше их, и, следовательно, должны бы быть умнее, только издевались надо мною, считая меня лжецом».

Мать девочек приняла короля с лаской и жалостью; ее доброе женское сердце было тронуто горькой участью бездомного мальчика, да еще вдобавок помешанного. Она была вдова и далеко не богата; она сама натерпелась довольно горя и умела сочувствовать несчастным. Она вообразила, что помешанный мальчик убежал от своих друзей или сторожей; и все допытывалась, откуда он пришел, чтобы вернуть его родным; она называла соседние города и деревни, но все ее расспросы были напрасны. По лицу мальчика и по его ответам она видела, что ему незнакомо то, о чем она говорит. Он просто и охотно говорил о придворной жизни, раза два всплакнул, вспомнив о покойном короле, «своем отце»; но как только разговор переходил на более низменные темы, мальчик переставал интересоваться и умолкал.

Мать девочек приняла короля с ласково…

Женщина была озадачена, но не сдавалась. Приготовляя обед, она пускалась на всевозможные хитрости, чтобы выведать, кто такой этот мальчик. Она заговорила с ним о коровах — он остался равнодушен; завела речь об овцах — то же самое; таким образом, ее догадки насчет того, что он был пастухом, оказались ошибочными. Она заговорила о мельницах, о ткачах, лудильщиках, кузнецах, о всевозможных мастерствах и ремеслах; потом о сумасшедшем доме, о тюрьмах, благотворительных приютах — напрасно: она всюду потерпела поражение. Впрочем, нет, может быть, он чей-нибудь слуга? Да, теперь она была уверена, что напала на верный след: без сомнения, он служил в каком-нибудь доме. Она завела об этом разговор. Но и тут ничего не добилась. Разговор о подметании комнат и топке печей, видно, утомлял его; чистка посуды не вызывала в нем никакого восторга. Тогда добрая женщина, уже теряя надежду, на всякий случай заговорила о стряпне. К великому ее удивлению и радости, лицо короля вдруг просияло! Ага, наконец-то она поймала его; она была горда, что оказалась такой хитрой и ловкой.

Ее усталый язык мог наконец отдохнуть, так как король, вдохновленный пожирающим его голодом и соблазнительным запахом, исходившим от брызгавших пеною горшков и кастрюль, пустился в долгие, красноречивые описания разных лакомых блюд. Через три минуты женщина уже говорила себе: